Злоключения бывшего советского врача ..

Злоключения бывшего советского врача в Израиле
Бензозаправка
Итак, после экзамена на получение медицинской лицензии я начал работать на бензозаправке. Заправка была разделена на две части - для армейских машин - которые заправлялись подкрашенным бензином по специальным талонам - и для всех прочих. После нескольких заправок таким бензином краска оседает на внутренних частях мотора, и тогда можно определить, кто заправлялся краденным топливом, и привлечь за воровство. Поэтому такой бензин обычно и не воруют. Все прочие водители расплачивались или наличными, или чаще всего, кредитными карточками. Ребята, работавшие на коммерческой заправке, иногда просчитывались и восполнять недостачу им приходилось из своего кармана. Впрочем, чаще они бывали в прибыли. Фокусы использовались самые разные, наиболее простой - с топливными добавками. Многие водители просили залить в бак кроме бензина еще и бутылку добавки, которая, судя по рекламе, удлиняет срок жизни двигателя, уменьшает вредные выхлопы и проч. и проч. Серьезных доказательств этому нет, но многие заливают. Так вот, использованная чистая бутылка подбирается, заливается обычным бензином, и ставится в витрину. Очередному простаку - водителю содержимое бутылки заливается в бак под видом добавки. Стоимость одной настоящей бутылки - 15-20 шекелей, в день обычно уходит их около 20 - и половина из них - фальшивые. Прибыль заправщика можете посчитать сами. Или, например, клиент просит добавить масла в двигатель, покупает банку, а нужно добавить всего половину. Остаток никто обычно не забирает, он достается заправщику. Кроме того, применяется банальный недолив бензина и обсчет при оплате, но это гораздо легче разоблачить, поэтому они используются редко. Наконец, иногда дают чаевые - все это позволяет заправщикам сносно зарабатывать. Работа у них конечно тяжелая, летом на солнце, зимой под дождем, они постоянно дышат бензиновыми парами, но многие работают там много лет и не собираются никуда уходить. Я, как неквалифицированный работник, был допущен только к заправке военных машин. Там нет товарно - денежных отношений, а только товарно - талонные. Хотя мои доходы были значительно ниже, чем у соседей из коммерческой части, я был доволен, поскольку не люблю материальной ответственности и не очень умею "крутиться". Единственным моим "наваром" на военной заправке было моторное масло, остатки которого водители отдавали мне в качестве чаевых по доброте душевной. Оно мне очень пригождалось, так как мотор моей личной машины протекал как старый дуршлаг, и масло приходилось подливать почти еженедельно. Работа меня не очень-то вдохновляла, часто болела голова от запаха бензина, шума моторов и выхлопных газов. К тому же эта монотонная деятельность была просто скучной. Иногда ко мне приезжали заправляться офицеры в форме с эмблемами медслужбы. Я смотрел на них с завистью, ощущая себя рядом с ними ничтожным существом без профессии и с неясными перспективами. То, что раньше я тоже был врачом, вызывало не гордость, а скорее стыд за мое нынешнее убогое положение. Хотя я себя утешал тем, что все это временно, что может еще я буду когда-нибудь работать по специальности - утешения действовали слабо. Время шло, а результатов экзамена все не было, я продолжал работать там же на заправке и начал опасаться, что это надолго. Наконец с очередной почтой пришел длинный конверт со штампом Израильской медицинской ассоциации. Я вышел на улицу и открыл его, боясь заглянуть в текст. Наконец набравшись решимости, прочел первую строчку: "Уважаемый доктор. Мы рады сообщить Вам...". После такого начала понятно, что ничего плохого, скорее всего, не написано, но какой-то почти суеверный страх не давал мне читать дальше. Наконец я собрался с духом и прочитал письмо полностью. Медицинская ассоциация сообщала о том, что я успешно сдал экзамен и получаю временную лицензию на право работы врачом в Израиле. Я побежал домой, и размахивая конвертом, скромно сообщил всем домашним об этом известии. Меня охватили сложные чувства. Радости и гордости сопутствовали мысли - "Ну вот, теперь начинается самое сложное - нужно искать работу по специальности". Надо признаться, что я совершенно не чувствовал себя готовым работать врачом. Ведь уже полтора года я занимался самыми разными работами, весьма далекими от медицины. Конечно, теоретические знания плюс знания с курса переподготовки у меня были, но израильская медицина казалась мне столь сверкающей вершиной, столь подавляла своими достижениями - подлинными и мнимыми - что мне после куртки заправщика очень трудно было себя представить в белом халате в больнице. Да и уровень иврита не позволял чувствовать себя спокойно. Это снижение самооценки вгоняло в депрессию, подрывало веру в возможность когда -нибудь все же начать работать по своей специальности. Если я сам не верю, что могу работать врачом - кто же поверит и возьмет меня на работу? В общем, после получения лицензии мое настроение не улучшилось. Следует заметить, что из нашей маленькой группки, состоявшей из 5 человек, экзамен сдало четыре. Все испытывали подобные эмоции, кроме одной девочки, которая сдавала так называемый "стажерский экзамен" - несколько усложненный относительно нашего, предназначенный для только что закончивших учебу врачей. Хотя сдавать его несколько труднее, но статус врача - стажера обеспечивает человека местом в больнице на год для прохождения интернатуры. К счастью, за год до меня в Израиль репатриировался мой приятель - однокурсник из Свердловска. К этому времени он уже давно сдал все экзамены и проходил специализацию по терапии в больнице Асаф Ха-Рофе. Его завотделением хорошо к нему относился и когда приятель попросил за меня, тот сказал что готов принять меня на интервью. Взявши на заправке день отпуска, я приехал в медицинский центр Асаф Ха-Рофе с самого утра. Больница состояла из нескольких корпусов, раскиданных на большой территории. Главный корпус, в котором находилось большинство отделений, возвышался над остальными зданиями мед. центра. В то время в больнице было 4-е терапевтических отделения, каждое на 35 коек. В одном из них - отделении "D" - и работал мой приятель. После бензозаправки больница произвела на меня сильное впечатление. Все сделано в современном стиле. Везде автоматические двери, полированные мраморные полы, стеклянные стены вестибюля, несколько лифтов. Педиатрический корпус снаружи весь раскрашен веселенькими яркими красками, с детскими аттракционами на первом этаже. Санитары провозят каталки с больными, увешанными датчиками, мониторами, аппаратами искусственного дыхания. Повсюду деловито снуют врачи в коротких белых куртках, со стетоскопами на шее, пробегают медсестры. У всех на нагрудном кармане болтаются бирки с фотографией, фамилией и должностью. Короче, я чувствовал себя чужим на этом празднике жизни, и только в глубине души копошилась мыслишка - может быть и мне когда -нибудь посчастливится поработать в такой больнице. Заведующего терапевтическим отделением "D" звали доктор Пик. Это был невысокого роста худощавый седой человек лет 60-ти. Как я позже узнал, он родился в Польше, учил медицину во Франции, стажировался в США. Свободно говорит на 6 языках, хороший добрый человек и прекрасный терапевт. Вообще, заведующие отделениями в больницах могут быть самыми различными людьми, но плохих профессионалов я среди них не встречал. Я заходил в его кабинет не без трепета. Он попросил рассказать, чем я занимался в России, спросил, насколько хорошо я понимаю иврит и затем перешел к делу. В деликатной форме он объяснил мне, что хотя ему врачей-олим очень жалко, но нас много, а ставок мало и, конечно, ставки для меня у него нет. Но министерство здравоохранения организовало специальный фонд для оплаты стипендии врачам-олимам на 6 месяцев, если они найдут отделение, готовое принять их на работу. Сумма правда мизерная, но просуществовать как-нибудь можно. После первых полугода стипендия или оканчивается, или продлевается еще на 6 месяцев по ходатайству больницы, а что потом - вопрос открытый. Пик сказал, что если я хочу, он готов меня взять на 6 месяцев на эту стипендию, но что новых ставок в отделении не ожидается, и продление для меня стипендии на второе полугодие он тоже не может гарантировать. Он вообще не понимает, как можно решить проблему такого количества врачей - олимов, свалившихся внезапно на голову израильского здравоохранения. По его мнению, мои шансы найти работу после полугодичной стипендии не увеличатся, а деньги будут мной уже использованы - поэтому нужно хорошо подумать, стоит ли мне на это идти. Может быть лучше поискать другое отделение, где смогут предложить какую-нибудь реальную ставку в будущем после истечения 6-ти месячного периода стипендии. Учитывая, что толпы врачей-олимов бродят по больницам и осаждают заведующих просьбами принять их хотя бы на таких условиях - я долго не раздумывал. Нужно с чего-нибудь начать, а там видно будет. Пик обещал направить в Минздрав письмо для оформления на меня документов, что может занять несколько месяцев, записал мой телефон и пожелав мне успеха, посоветовал все же продолжать поиски более реального места работы. Выходя из его кабинета, я так и не понял, радоваться мне или огорчаться, будет для меня работа или нет. Время шло, моя работа на заправке продолжалась, а Пик все не звонил. Я еще немного походил по отделениям, не везде заведующие были готовы вообще разговаривать на тему работы, а где готовы - там сочувствовали, желали успеха, но даже и стипендии не предлагали. Хождение толп безработных врачей - олимов по заведующим отделениями приняло угрожающий размах. Несчастные заведующие, в большинстве своем неплохие люди, начинали попросту прятаться от соискателей, отказывались принимать их даже на интервью. Их вполне можно понять - очень тяжело из дня в день смотреть на несчастных, заикающихся на иврите безработных врачей - олимов, зная, что принимать их все равно не будешь. Кстати, отсутствие мест - не единственная причина отказов. Врач - уроженец страны в то же самое время получал место без проблем. Была и другая. В израильском обществе бытовало, да и сейчас еще сохраняется мнение, что советская медицина отсталая, примитивная, на уровне 60-х годов. Этому способствовало несколько обстоятельств. Во первых, в Израиле работали, да и сейчас кое-где работают врачи, приехавшие из России в 70-е годы. Они тогда не сдавали никаких экзаменов, а сразу получали место, иногда еще учась в ульпане. Те, кто попадали в больницы, как правило, профессионально развивались, становились специалистами высокого уровня. Те же, кто попадал в поликлиники, продолжали работать как умели, а их исходный врачебный уровень был очень и очень различен. Некоторые из них продолжали учиться, читали литературу, но многие профессионально деградировали и по таким людям израильтяне судили о русских врачах вообще. Кроме того, в последней волне репатриантов в Израиль приехала масса больных, многие из которых были крайне запущены, неправильно лечены, с неверными диагнозами. По ним медики-профессионалы судили о состоянии советского здравоохранения. И невозможно объяснить врачу-израильтянину, что СССР был огромной страной, с различным уровнем медицины в Москве или где-нибудь в Таджикистане. Израиль - маленькая страна и все больницы, даже на периферии, находятся примерно на одном уровне. Практически нет мелких больничек, все больницы - это крупные многофункциональные лечебно-диагностические центры, и почти повсюду уровень оказания медпомощи стандартно высок. Поэтому, получив запущенного больного с выпиской какой-нибудь районной больнички в глубинке, израильтяне судят по ней обо всех советских больницах вообще и об уровне советских врачей в частности.Кроме того, следует признать объективное отставание советской медицины по оснащенности инструментами, приборами, лекарствами - по крайней мере, так было, когда я уезжал (что сейчас там творится - не знаю). В израильских больницах уже лет 20 не видели многоразовых шприцев или катетеров - тогда как в России до сих пор во многих местах они, как я слышал, применяются. Все это приводило к тому, что тогда - в 1992 - заведующие отделениями с недоверием относились к советским дипломам и попросту опасались брать на работу врачей-олим: иврита они не знают, уровень их медицинских знаний не ясен, и не понятно, можно ли им вообще доверять лечение больных. Да и сами больные, мягко говоря, без восторга относились к идее лечиться у "русского" врача, некоторые впрямую отказывались, другие, более деликатные, просили заведующих отделением перевести их к врачу-израильтянину. Сейчас ситуация существенно изменилась, о чем я напишу позже, а тогда все было достаточно печально. Я продолжал работать на прежнем месте, постепенно начиная отчаиваться. Однажды я разговорился со своим соседом по кибуцу, Шломо. Он работал на стройке чем-то вроде прораба. Когда я пожаловался ему, что не могу найти работу в больнице, он с состраданием посмотрел на меня, и сказал: "Ты хороший парень, ты знаешь, как я к тебе отношусь, но сам посуди - кто же тебя возьмет на работу с таким ивритом? Да и какая уж там, у вас в России была медицина - каменный век. Ты же не можешь конкурировать со здешними выпускниками. Послушай доброго совета - оставь эти бредни. У нас на стройке сейчас открывают курс плиточников - это надежный кусок хлеба, и работа не тяжелая - вот этим тебе и стоит заняться". В общем, я перестал ходить по отделениям, про Пика особенно не вспоминал - прошло уже около 3 месяцев - и думал, что он просто забыл отправить письмо в Минздрав. Как вдруг звонит мой приятель и говорит: "Куда ты пропал? Доктор Пик тебя разыскивает, из министерства пришел положительный ответ, завтра выходи на работу ". Я ринулся к хозяину заправки, сообщил что ухожу от него в больницу. Правда, моя зарплата там будет раза в полтора меньше чем здесь, но зато есть какой-то шанс на будущее. Он с сомнением покачал головой, сказал: "Ну что же, успехов тебе. Но если там у тебя дело не пойдет, я не гарантирую, что смогу тебя принять обратно - место будет занято, желающих много". С этим напутствием я оформил увольнение, получил расчет и стал готовиться вступить в новый этап своей жизни.
Как устроено терапевтическое отделение
Терапевтические отделения помещаются в больнице Асаф Ха Рофе в основном в корпусе "Ализа Бегин ".Каждое отделение спланировано в виде буквы Н, на перекладине которой находится пост медсестер, из длинных ножек - коридоров можно войти в палаты, а из коротких - в служебные помещения, в комнаты врачей и в кухню. Внутренние части коридоров застеклены, из них открывается вид на полный зелени внутренний дворик. Всего в отделении 35 коек, но при необходимости дополнительные койки ставятся в коридор, и тогда количество больных доходит до 47. Состав больных в отделениях совершенно иной, чем в советских больницах. Тут практически не кладут больных с язвенной болезнью, пневмониями, холециститом - панкреатитом и иными полу амбулаторными проблемами. Если и кладут - то только в крайне тяжелом состоянии - например, очень массивные пневмонии с нарушением газообмена. Если язва - то только кровоточащая. Если холецистит - то только острый, да и то в хирургию. В целом, больные гораздо более тяжелые - примерно как в советском отделении интенсивной терапии - и их патология гораздо более разнообразна. Обычно в отделении есть 2 - 3 интубированных больных на искусственной вентиляции - после тяжелых отеков легких, с дыхательной недостаточностью, больные в коме из - за инсультов и пр. Много больных с сепсисом, с инфарктами, аритмиями, с опухолями, лейкемиями с агранулоцитозом, любые инфекции, почечная и печеночная недостаточность. и пр. и пр. На это количество пациентов приходится человек 15 - 17 врачей. Поначалу я не мог понять, кто есть кто, затем постепенно разобрался. Оказалось, что есть врачи 3 видов: старшие врачи, так называемые сеньоры, то есть те, кто прошел пятигодичную резидентуру (нечто вроде ординатуры), сдал 2 крайне сложных экзамена, и получил звание врача-специалиста по терапии. Их обычно человека 3. Кроме них, в отделении работают несколько врачей-резидентов, то есть тех, кто проходит эту самую резидентуру, но еще не завершил ее. Это 3 - 5 человек. Все оставшиеся - это молодые врачи-стажеры, а также мы - олимы - считаются врачами общего профиля и мечтают поскорее найти для себя место на резидентуру. Есть в отделении еще заведующий и его заместитель - естественно оба сеньоры в прошлом.Обязанности распределяются четко. Сеньоры, как правило, делают обходы, принимают решения, выдают указания, что делать с каждым конкретным больным. Делом резидентов и прочих является эти указания реализовывать. Поскольку кроме чисто врачебных манипуляции вроде пункций, катетеризаций, интубаций и пр. в обязанности врача на западе входят многие вещи, которые в России делали медсестры - например, все внутривенные вливания, анализы крови, снятие ЭКГ, то технической работы хватает. Кроме того, необходимо принимать новых больных, заполнять на них истории болезни, писать выписки, вписывать результаты анализов в истории, расшифровывать ЭКГ (это обязан делать каждый терапевт самостоятельно) и прочее и прочее и прочее. В отделении столько рутинной ежедневной работы, что даже 15 врачей с трудом справляются со всеми делами. В общем, в отделении обычно нет времени просто посидеть и поболтать. Так вот, большую часть этой работы и выполняют врачи - олимы, под руководством резидентов. День в отделении начинается в 8 утра. Все, кроме старших врачей, с утра берут у больных анализы крови. Анализов всегда целая куча, поскольку их заказывают каждому больному помногу и часто, практически каждому, раз в 3 - 4 дня, иногда при необходимости ежедневно, а то и 2 - 3 раза в день. Кровь берется только из вены, по 4 - 5 пробирок на разные анализы. Многим берут артериальную кровь на газы - из A. radialis, femoralis, реже из brachialis. Есть больные, обычно старики, подолгу лежащие в отделении, так у них на руках уже живого места нет. Если никто не может попасть у них в вену, тогда кровь берется также из артерии. Диабетикам анализ крови на сахар делают 3 раза в день (иногда глюкометром, чаще - из вены). Больным, получающим антикоагулянты - проверяют свертываемость ежедневно. Кроме анализов, часто бывает необходимо поставить больному венфлон - так называется специальный пластиковый катетер, который ставится в вену на 3 - 4 дня и через который больной получает жидкости и лекарства внутривенно, чтобы не колоть его каждый раз по - новой. Эти катетеры часто вызывают местное воспаление, или просто выпадают от неловкого движения. Часто больные со спутанным сознанием - обычно дементные старики - их просто вытаскивают, и каждый раз приходится их вставлять заново. В 9 начинается утренняя линейка, на которой старшая медсестра докладывает, как прошла ночь, какие больные приняты и с чем, а дежурный врач при необходимости дает пояснения. На линейке обычно всем предлагается черный кофе. После этого заведующий распределяет работу на день - кто из сеньоров делает обход, кто идет в консультативную поликлинику, кто в приемный покой, а кто идет консультировать другие отделения. Врачи закреплены не за палатами, а за сторонами - правой и левой. Внутри одной стороны каждый сеньор или резидент должен в идеале знать всех больных, и быть готовым делать обход в любых палатах. Поэтому при этой системе у больного нет постоянного врача - сегодня его смотрит один, завтра другой, а послезавтра третий. Учитывая, что принимает его, как правило, дежурный врач, а выписывает кто попало, часто врач, даже ни разу не видевший больного, а пишущий выписку по истории болезни - разобщение между врачом и больным полное. Во время обхода сеньор останавливается около каждого больного, резидент зачитывает ему анамнез, полученные анализы и результаты обследований. Затем больного смотрят, в разговоры с ним не пускаются, на его вопросы отвечают очень коротко - нет времени. Определяют лечение, назначают дальнейшие обследования, и переходят к следующему пациенту. Часов в 12 делают перерыв на обед, все собираются в комнате персонала и перекусывают, затем заканчивают обход. К часу дня обычно обход закончен, сеньор упархивает по своим сеньорским делам, а резидент распределяет между всеми младшими врачами работы - один снимает и расшифровывает кардиограммы. Другой идет в рентген проверять с рентгенологом снимки новых больных, третий звонит в лабораторию выясняет, куда делись взятые неделю назад анализы, и пр. и пр. Сам резидент делает всякие манипуляции - забор костного мозга на анализ, пункции плевры, парацентез, ставит катетеры в центральные вены, разговаривает с консультантами по поводу больных, помогает общим врачам, если у них что - то не выходит. К концу обхода из приемника обычно прислано в отделение несколько новых больных. На них нужно заполнить историю болезни, дать назначения, оформить все направления на анализы, снимки, консультации. Назначения каждого нового больного обсуждаются с сеньором или с резидентом. Все остальные свободные врачи, в том числе сеньоры, резиденты, вплоть до зам. заведующего - сидят и пишут выписки. Решение о выписке принимается во время обхода, больной уходит в тот же день через пару часов, поэтому нужно торопиться. Средний койко - день в отделении составляет 4. 7 дня - поэтому темп приема - выписки сумасшедший. Есть больные, лежащие неделями, но зато полно кратких госпитализаций - на 2 - 3 дня. Это разные боли в груди, потери сознания, боли в животе и пр. Делается быстрое обследование, если отвергли диагноз инфаркта, острой хирургии и прочих опасных состояний - немедленно домой. Все прочие обследования - только в поликлинике. В отделение кладут только в том случае, если нахождение больного дома является угрозой его жизни или здоровью. Выписывают молниеносно - как только прямая опасность устранена. Ясно, что при этой системе больные выписываются недолеченными. Поэтому очень много повторных госпитализаций - сегодня выписываешь, а дня через два он вновь поступает с той же проблемой. В конце дня проверяют анализы, взятые утром, решают оставшиеся нерешенные проблемы с больными, заканчивают последние выписки и часа в четыре расходятся. Остается только дежурный врач, на которого сваливается все, что не доделано, ну и обычная работа дежуранта. Два раза в неделю обход делает сам завотделением - за каждый раз - одну сторону. Он выписывает все залежи - больных, которых не удалось выписать сеньорам в течение всех предыдущих дней, принимает решения по поводу лечения и обследования в самых сложных и запутанных случаях и пр. Обычно его обход длится много дольше - до 14 - 14:30. Тогда всему отделению приходится задерживаться, чтобы закончить рутинную работу. Очень большие возможности предоставляются для учебы. Обычно утром босс или кто-то из сеньоров рассказывает, что нового они прочли в профессиональной литературе. Раз в неделю кто - нибудь из врачей отделения докладывает специально подготовленный обзор по какой - нибудь конкретной теме. Один день в неделю происходит заседание внутрибольничной терапевтической секции - врачи из всех терапевтических отделений - человек 80 - собираются часа на полтора, и слушают доклады своих или приглашенных специалистов, обсуждают сложные и интересные случаи. Раз в месяц - обще больничное заседание врачей из всех отделений - каждая секция что - то докладывает. Раз в 3 месяца - совместное заседание терапевтических секции всех больниц центра страны. Кроме всего этого, существует совместная учеба для резидентов из разных больниц по каждой специальности. Это делается для подготовки к экзаменам, происходит при университетах, обычно в определенный день раз в неделю после работы. И это еще не все. Фармацевтические фирмы часто устраивают семинары для врачей, снимая зал в хорошей гостинице на вечер, с ужином и несколькими лекциями, обычно о новых лекарствах. Приглашения раздаются врачам бесплатно. Часто представители таких фирм организуют лекцию прямо в отделениях, обычно заказывая перед этим обед из китайского ресторана. Вообще агенты разных фирм постоянно заходят в отделения, оставляя образцы лекарств и раздавая врачам кучу всяких рекламных мелочей - ручки, блокнотики, брелки, рекламные брошюры и ксерокопии статей, поддерживающих использование того или иного лекарства. Часто бывают также научные конгрессы, местные и международные симпозиумы, семинары и пр. и пр. Практически почти ежедневно при желании есть возможность куда - то пойти и послушать лекцию или побыть на семинаре. В общем, возможности для профессионального усовершенствования велики, да и темпы изменений в медицине огромны. Вообще, в профессиональной среде престижно постоянно читать и знать литературу. Есть люди, которые могут цитировать руководство по внутренним болезням почти наизусть, вплоть до номеров страниц - где что написано. Врач, не читающий профессиональных журналов, даже если он хороший практик, вызывает недоумение и насмешки. Очень принято хотя бы пару раз в неделю ходить в библиотеку и пролистывать периодику. А заведующие отделениями обычно сами прочитывают больше всех, постоянно открывают руководство по терапии, хотя уже, казалось бы, знают его от корки до корки. Тут не удается достигнуть какого-то положения и расслабиться - нужно постоянно рваться вперед и вперед, а то останешься в арьергарде. Книжка 3-4 летней давности по терапии уже считается устаревшей. Постоянно публикуются результаты очень больших исследований, которые быстро внедряются в практику. Например, вышла большая работа на нескольких тысячах больных, статистически доказавшая, что на ранней стадии инфаркта прием 250 мг. аспирина под язык очень улучшает прогноз. Вскоре после публикации результатов исследования каждый больной с подозрением на инфаркт начал получает таблетку аспирина еще в машине скорой помощи. И так во всем. В общем, медицина в Израиле - это современная, эффективная, быстро развивающаяся индустрия, со всеми ее плюсами и минусами.
Первая работа
Излишне говорить, что на следующий день я пришел в больницу задолго до начала рабочего дня. Быстро уладив все формальности и получив на складе чистый белый халат, я появился в отделении. Все это напомнило мне, как после получения диплома я пришел в больницу уже в качестве врача - интерна. Чувство радости, гордости, вместе с неуверенностью: "А справлюсь ли я, а как меня встретят коллеги и больные?"Действительность оказалась, как всегда, прозаичнее. Выяснилось, что никто не собирается встречать меня с рушником у порога отделения. На утренней линейке заведующий представил меня так: "Да, кстати, у нас начинает работать новый доктор", махнув в мою сторону рукой: "Его зовут - как твоя фамилия? - да, да, доктор Баевский, он у нас будет 6 месяцев на стажировке. "Твои товарищи тебе все объяснят", добавил он, показав на сидящих в сторонке человек пять врачей совершенно олимовского вида. "Товарищи" ухмылялись и посматривали на меня как бывалые моряки на салагу - они-то уже были в отделении по 2-3 месяца. У остальных врачей я не вызвал никакой реакции, кроме вежливо-безразличных улыбок. После линейки собратья популярно объяснили ситуацию, в которой я оказался. В отделении постоянно крутятся 5-6 врачей-олимов, одни заканчивают 6-месячный период и уходят, а другие приходят. В основном их используют на технических работах - взятие анализов крови, снятие ЭКГ, заполнение историй болезни и пр. Отделению это очень удобно - бесплатные рабочие руки. На специализацию практически никого не оставляют, но если нормально себя зарекомендуешь - заведующий даст хорошую характеристику, с которой потом можно поискать место врача в каком-нибудь тихом доме престарелых или в другом богоугодном заведении. Некоторые даже находят. О продолжении своей врачебной карьеры можно спокойно забыть, но как-то прокормиться все же можно будет. А за эти 6 месяцев нужно постараться получить разрешения на дежурства в отделении - это неплохо оплачивается, а на одну стипендию, равную прожиточному минимуму, особо не разжиреешь. Да и после истечения 6-ти месяцев некоторым разрешают продолжать дежурить - хоть какая-то врачебная работа. Среди врачей-олимов, которые находились в тот период в отделении, публика подобралась разношерстная. Там был средних лет кандидат меднаук, бывший доцент одного из столичных мединститутов; молодая доктор из Молдавии со стажем 2 года - из которых 1 год и 10 месяцев она просидела в отпуске по уходу за ребенком; бывший военный врач, служивший токсикологом-радиологом; молодая заведующая кардиологическим отделением из Ленинграда и два стажера, только что закончивших институты. В эту пеструю компанию затесался еще один персонаж - доктор Джамши - 45-летний врач из Ирана. Кстати, до сих пор я не знаю, имя это или фамилия. По его словам, жил он там неплохо, держал в Тегеране частную клинику и преуспевал. Во времена шаха жизнь была чудная, когда пришли хомейнисты - стало поскучнее, но его никто там не обижал, он лечил, по его словам, всю столичную элиту и делал неплохие деньги. Что его дернуло переехать в Израиль - он и сам толком не понимает, скорее всего, сионистские иллюзии. Так или иначе, сложным путем через Турцию он вывез всю семью, откуда уже и совершил алию - так называется на иврите приезд еврея в Израиль - в дословном переводе - "восхождение". На привезенные с собой деньги он купил квартиру, поселился в ней и начал бомбардировать Минздрав просьбами признать его врачом-специалистом, каковым он считался в Иране. Ему предложили сначала пройти стажировку в отделении, а уже затем будет решен вопрос о его аттестации. Так он и появился в больнице Асаф Ха Рофэ. Худой, в толстых очках с еще более толстыми дужками, в которых скрывался слуховой аппарат, с гнусавым голосом и тягучим иранским акцентом, он производил странное впечатление, как человек, не вполне понимающий, где он находится и что делает. По утрам он вместе со всеми брал больным кровь на анализ. В его руках тонкая иголочка для взятия анализа крови становилась орудием пыток. С первого раза в вену он не попадал никогда, но не отступался, а продолжал колоть и колоть, пока не достигал результата. Правда, взятая таким травматичным образом кровь обычно сворачивалась, и кому-то из нас потом приходилось повторять анализ. Вскоре больные его уже знали. Если он приближался к палате, все ходячие разбегались, а лежачие прятались под одеяло. Закаленные медсестры бледнели, видя мучения его жертв. После его подобной деятельности больные целыми палатами умоляли о выписке - пережить подобное еще раз не соглашался никто. В итоге его стали посылать с анализами лишь к полным маразматикам или к больным в коме. При снятии больному кардиограммы он умудрялся так запутывать провода прибора, что несчастного пациента потом освобождали по 15 минут. Написанные им истории болезни не мог прочитать ни один человек - они больше всего напоминали клинопись, впрочем, с изящными персидскими завитушками. По-моему, и сам он был не в силах это прочесть, а докладывая историю, каждый раз придумывал все заново. Но, во время обхода заведующего, наступал его звездный час. Он мог цитировать двухтомное руководство Харрисона по терапии целыми страницами, первым отвечал на любой вопрос заведующего и иногда начинал тягуче спорить с ним по каким-то мелким подробностям, доводя того до белого каленья. Что было особенно противно, часто он оказывался прав, и к тому же Джамши не упускал любой возможности напомнить окружающим о своих знаниях. Если бы он не был столь нелеп и неприспособлен, его бы просто терпеть не могли. А так он вызывал скорее смех, и в общем все относились к нему довольно добродушно (все, кроме больных - они его люто ненавидели, и их можно понять). Как он умудрялся быть преуспевающим врачом в Иране - я не очень понимаю. То ли персы совершенно не чувствительны к боли, то ли они столь уважают теоретические познания, что готовы простить за них все. Среди наших врачей отношения были товарищескими. Все старались помочь друг другу, ввести в курс дела новеньких. Мы, в самом деле, чувствовали себя "товарищами по несчастью" и держались вместе. Очень многое нужно было осваивать заново. Началось со взятия крови из вены. В Союзе нам этого делать обычно не приходилось, нужно было учиться. В один из первых дней мне попалась больная - старушка в полном маразме. Потребовалось взять у нее 5 пробирок крови на разные анализы. При первых же попытках наложить ей жгут на руку она начала вырываться и дико визжать. Я оторопел, но приученный не спорить с больными, оставил ее в покое. Придя к резиденту - местному парню, я сказал, что больная N отказывается от анализа. Он ухмыльнулся и сказал: - "Ну пойдем, я тебе помогу ее уговорить". Придя в палату, он наложил ей жгут, ни малейшего внимания не обращая на ее сопротивление и крики, и удерживая ее руку, сказал - "Ну, коли ". Трясущимися руками, вздрагивая при каждом визге пациентки, я ввел иголку в вену и набрал нужное количество крови. После снятия жгута, старушка тут же успокоилась и мы ушли. Все это выглядело как-то слегка садистски, в стиле картинок - "врачи-преступники мучают советских военнопленных". Конечно, если пациент находится в ясном уме, насильно с ним никто ничего делать не будет. Но с дементными больными не церемонятся - делают столько и таких анализов, сколько требуется по их состоянию (в случае более серьезных процедур, типа хирургических операций, действует закон о правах больного, регламентирующий, что и как делать, если больной не в ясном сознании).По большому счету это обосновано - правильное лечение невозможно без обратной связи в виде частых анализов. Но все равно, эти бесконечные уколы поначалу кажутся жестокими и бесчеловечными. Технические сложности постепенно уходят, начинаешь делать это быстро и по возможности безболезненно, и со временем появляется навык попадать в любую вену без проблем. Кстати, это очень поднимает твой авторитет в глазах больных, для многих именно это определяет профессиональный уровень врача, а не его знания. Другой сложностью был профессиональный язык. В разговорах врачей используется такое количество терминов и сокращений, ивритских и английских, что поначалу я вообще не понимал, о чем идет речь. Приходилось ходить с блокнотиком в кармане и записывать все непонятное, а потом спрашивать у кого-нибудь. Писать на иврите после окончания ульпана мне вообще не приходилось. Поэтому предложение взять нового больного и заполнить ему историю болезни поначалу ввергло меня в прострацию. "Ничего страшного, возьми чью -нибудь историю для примера и перепиши, вставляя подходящие к твоему больному данные", - сказали мне коллеги. Так я и сделал, после 10 - 15 таких историй следующие писать уже проблемы не представляло, постепенно запомнились и термины, и сокращения. То же самое и с расшифровкой кардиограмм. В Союзе обычно в больницах был специальный врач, который расшифровывал все кардиограммы, обычные терапевты, как правило, этим не занимались. Поскольку здесь в отделении нам приходилось каждый день снимать и просматривать десятки кардиограмм, постепенно пришло и это умение. В целом, месяца через полтора я почувствовал себя более уверенно. К тому же на обходах, когда заведующий задавал свои вопросы по теории или по больным, я уже был в состоянии что-то ответить, и даже иногда впопад. Поэтому я набрался наглости и пришел к заведующему просить дать мне дежурства в отделении. Наглостью это было по двум причинам. Во первых, внутренне я совершенно не чувствовал себя готовым к самостоятельным дежурствам. При одной мысли, что я останусь один в отделении со всеми этими тяжелыми больными, у меня начинали волосы вставать дыбом. В Союзе, хотя я и дежурил в больнице, но у меня не было опыта работы со столь сложными случаями, у нас такие переводились в палату интенсивной терапии, и в отделении оставались относительно легкие пациенты. Во вторых, обычно самостоятельные дежурства люди получали месяца через 3-4 от начала работы, а в моем случае прошло только полтора. Но нужно было кормить семью, и дежурства явились бы для меня большим подспорьем. Заведующий испытующе посмотрел на меня, и спросил: "А ты уверен, что справишься?" "Уверен!", - нагло соврал я. Я был, мягко говоря, совсем неуверен. "Ну хорошо, я скажу, чтобы на следующий месяц тебя включили в список, смотри, не подведи меня - я за тебя поручаюсь". Выходя из его кабинета, я вдруг осознал, что недели через две мне придется остаться одному на всю ночь со всеми этими тяжелыми больными, что нужно быть готовым делать им реанимацию, выводить из отеков легких, не пропустить каких-нибудь опасных осложнений и проч. Мне очень захотелось вернуться и сказать, что я пошутил, что я еще совсем не готов. Если я до сих пор не всегда понимаю из-за слабого иврита, что хочет сказать мне больной, как же я могу брать на себя такую ответственность? А если я ошибусь, сделаю что-то не так - подумают, что меня вообще нельзя подпускать к пациентам, и просто выгонят с "волчьим билетом". Что я потом буду делать? Может, тихо пересидеть эти полгода, не лезя на рожон, получить стандартно - доброжелательную характеристику и поискать тихое место? С другой стороны, если ты претендуешь на что-то большее, чем дом престарелых, то нужно попытаться проявить себя. Ведь уровень врача определяется только в конкретной самостоятельной работе. Если хочешь, чтобы на тебя не смотрели как на пустое место, бесплатную рабочую силу для взятия анализов, чтобы когда-нибудь в будущем сочли достойным принять на специализацию - необходимо начать дежурить. Я пытался себя успокаивать, что не боги горшки обжигают, что многие из наших ребят уже делают дежурства самостоятельно, но это не помогало. Все дежуранты обычно рассказывали, как им было тяжело начинать, как они до сих пор боятся и начинают трястись за неделю до рокового дня. В сущности, не то страшно, что ты не будешь знать, как лечить больного, или что не сможешь правильно поставить диагноз - с этим-то как раз все у меня было в порядке. Просто ужасно давит груз ответственности - ночью ты единственный врач в отделении, и со всем, что случиться с больным, ты должен справляться сам. Конечно, можно позвонить сеньеру и спросить совета. Можно вызвать дежурного из отделения реанимации, он прибежит - через 5-10 минут. Но когда больной начинает помирать у тебя перед глазами, и оказать ему помощь нужно прямо сейчас - часто эти 5-10 минут решают - выживет он или умрет. Поэтому от тебя, от твоих знаний и умений часто напрямую зависит жизнь людей, и как бы ты не был уверен в своем профессионализме, это ощущение здорово давит, цена твоей ошибки слишком велика и для тебя, и для больного. В оставшееся время я несколько раз оставался на дежурства вместе с кем-нибудь из опытных ребят, смотрел, что и как они делают, подменял их на несколько часов. Вроде бы все знакомо, никаких особых сюрпризов нет, но все равно разница огромна - работать, чувствуя за собой чью-то поддержку и контроль, или дежурить самостоятельно. Так или иначе, приблизился конец этого месяца, принесли график дежурств на новый. В трех местах там была напечатана моя фамилия. Ну все, назад пути нет - дежурить придется.
Первое дежурство
Итак, неизбежное приближалось. Я чувствовал себя так, как будто мне предстояло перенести хирургическую операцию. Примерно за неделю до первого дежурства жизнь потеряла для меня всякий вкус. Ничего не радовало, мысли постоянно крутились вокруг бесконечных осложнений и проблем, которые могут произойти на дежурстве с больными и от этих дум кожа покрывалась пупырышками. Больше всего пугала неизвестность и непредсказуемость - обычно днем с больными ничего не происходит, все осложнения и катастрофы, как правило, случаются ночью, когда дежурный врач один и заранее невозможно предугадать их. Наконец этот судный день настал. Ближе к концу работы меня подозвал к себе старший врач, и сказал - "Ты сегодня первый раз дежуришь? Не волнуйся, если что - звони мне домой, спрашивай, не стесняйся будить даже ночью, если будут проблемы. Все будет нормально - справишься". Мое дежурство началось с трех часов, ближе к этому времени врачи стали заканчивать дневные дела и расходиться по домам. Осталась только одна доктор, тоже новая репатриантка, которая не успела оформить на кого-то историю болезни и в спешке ее доделывала. Она посматривала на меня с сочувствием - сама только недавно начала дежурить и мои страдания понимала прекрасно. Наконец и она ушла, пожелав мне спокойного дежурства. Я проводил ее глазами с чувством, с которым, наверное, матрос, которого высадили на необитаемый остров, провожает взглядом уходящий корабль. Все, один!!! Вот ужас то!!! Я сел и приготовился начинать бояться. Но почему-то особого страха не было, а было ощущение как в обычный рабочий день - как будто врачи на минутку вышли из ординаторской и скоро вернутся. Делать пока было нечего, и для начала я сел писать выписки тем пациентам, которые должны были выписываться завтра. Потом сестры позвали меня поменять катетеры для внутривенных инфузий нескольким больным. Затем из приемника поступило сразу несколько новых больных и нужно было поговорить с каждым, обследовать, заполнить на него историю болезни, дать назначения, потом подошло время для взятия плановых анализов, потом надо было написать назначения диабетикам - сколько инсулина им колоть, потом снова поступили новые больные... Короче, я переходил от одного дела к другому, без перерыва и без драматических коллизий, и был настолько занят, что волноваться было просто некогда. Эта круговерть продолжалась до ночи - только успеваешь закончить одно дело, как тут же подступает другое. Да еще по моей дежурантской неопытности у меня на все уходило больше времени, чем это обычно требуется. Поэтому освободился я только часам к двум ночи, когда отделение, наконец, затихло, вся рутинная работа переделана, а новые больные из приемника больше не поступали. На мое счастье, во время первого дежурства никаких особенно серьезных проблем с пациентами не было, больных поступило не много, а со всеми остальными делами я потихоньку справился. Устал я здорово, и решил, наконец, поспать. Ночью дежурному врачу в отделении обычно удается поспать часа три - четыре. Но когда, наконец, я добрался до кровати, мои страхи вернулись с новой силой. Я лежал с закрытыми глазами, прислушиваясь - не зазвонит ли телефон, вызывая меня, не раздастся ли шум каталки, везущий нового пациента из приемника, не слышен ли стук каблучков медсестры, которая идет, чтобы позвать меня к тяжелому больному. Когда мимо комнаты кто-то проходил - я напрягался в ожидании - вот сейчас постучат и нужно снова вставать. Когда действительно в тишине раздался телефонный звонок, он подбросил меня с кровати как на пружине, сердце заколотилось. Оказалось, что медсестра просто хочет сообщить мне результат анализа крови одного из пациентов, который я заказал вечером. Она просит прощения, но поскольку передать его мне обязана - то вынуждена меня потревожить. После этого я не мог унять сердцебиение минут пятнадцать - а на телефон посматривал с ненавистью. Кстати, телефонный звонок, раздающийся ночью в тишине на дежурстве, отличается каким-то особым, просто садистским звучанием - он, как правило, предвещает неприятности. С тех пор как я начал дежурить, у меня выработался условный рефлекс на такие звонки. Даже где нибудь в магазине или в гостях стоит услышать звонок этого тембра - сразу становится не по себе и хочется швырнуть в телефон ботинком. Физическая усталость на дежурстве сочетается с нервным напряжением, с постоянным ожиданием какой - то катастрофы, и это страшно выматывает. Короче, до самого утра я не спал ни секунды, даже когда мне никто не мешал. Утром ощущение было как после тяжелого похмелья - болела голова, тошнило, страшно хотелось спать, ноги ныли от усталости - за вечер я накрутил не один километр по отделению, проверяя, как чувствуют себя больные, снимая ЭКГ, делая анализы и пр. Ощущение полного опустошения, безразличия ко всему. Меня даже не радовало, что с работой я в общем справился нормально - хотелось только скорей уйти домой и лечь спать. Когда в 8 утра начали приходить врачи, вид у меня был достаточно красноречивый и говорил сам за себя. Хотя в отделении принято после дежурства оставаться на работе хотя бы до обеда, старший врач посмотрев на меня, сказал - "Иди, с тебя хватит на сегодня". И я ушел. Как я ехал домой в то утро, не помню. Расстояние от больницы до моего дома около 27 километров и, по-видимому, я преодолел их в то утро без происшествий, поскольку на следующий день на машине никаких вмятин не было, и полиция меня потом не разыскивала. Но сам процесс полностью выпал из моей памяти. Я подозреваю, что ехал все же наполовину спя, управляя чисто автоматически - "на автопилоте". Между прочим, дорожные аварии у врачей частенько случаются после ночных дежурств. Один из кардиологов нашей больницы как-то после дежурства заснул за рулем и въехал в автобус. К счастью, у него все обошлось без особых повреждений. Приехав домой, я с трудом разделся и, упав в кровать, моментально отключился. Спал я часов до 5 дня, встал больной и начал постепенно приходить в себя. На другой день на работе я постоянно зевал, да и чувствовал себя, как больной гриппом. В общем, от того дежурства я отходил два дня. Последующие несколько прошли также тяжело, я дрожал за неделю перед ними и отходил два дня после, но постепенно втянулся, поднабрался опыта и научился справляться с типовыми ситуациями, которые обычно случаются на дежурствах. Через какое-то время я стал чувствовать себя в отделении более уверенно и заметил изменившееся к себе отношение со стороны местных врачей. Они стали меня замечать, наконец, запомнили мое имя и постепенно начали считать меня надежным дежурантом. Да и со стороны медсестер исчезло это первоначальное настороженно-недоверчивое отношение, с которым они относятся ко всем новым молодым врачам, а уж к врачам-олимам - и того больше. Я делал по 5-6 дежурств в месяц, моя зарплата сразу выросла раза в два с половиной, причем за эти дежурства я получал больше, чем за ежедневную работу в отделении на олимовскую стипендию. Все это было бы хорошо, если бы не неуклонное приближение к концу 6-ти месячного периода этой самой стипендии. При мне несколько человек ее уже закончили, и хотя дежурства в отделении им оставили, но никакой постоянной работы найти они не смогли. Я снова приуныл, но нашлись добрые люди, которые шепнули - "А подойди-ка ты к доктору Алону - он сейчас набирает врачей-олимов для работы в приемном покое". Доктор Алон - заведующий приемным отделением больницы - давно вынашивал планы расширения приемника, строительства нового здания для него, и решил загодя готовить кадры. Планировалось, что врачи-олимы будут работать там в качестве дополнительной рабочей силы. Никакой специализации для них организовывать не предполагалось и получать они должны были всю ту же мизерную стипендию, правда уже не 6 месяцев, а постоянно. Работа тяжелая, изматывающая и без всяких перспектив на будущее - но лучше, чем ничего. Я попросил у заведующего отделением характеристику, и пошел с ней к Алону. Доктор Алон был весьма неоднозначной и любопытной личностью. Его в больнице знали все, относились к нему с иронией, и не смотря на его прекрасное образование, свободное владение 4 языками, кличка у него была - "Дегенерал-майор". Высокий, моложаво выглядящий, подтянутый, он пришел в больницу после многолетней службы в армии, демобилизовавшись в чине полковника. Доктор Алон был всегда полон достоинства и самоуважения. Разговаривая с людьми, он всячески подчеркивал свою значимость и влиятельность, вел себя чрезвычайно церемонно, как ведут себя августейшие особы при общении с простым людом. Он всегда был занят грандиозными проектами, очень любил рассказывать о своих мегаломанских планах, о поездках за границу, где все принимали его "на ура", о конгрессах, в которых он участвовал. Одно время Алон занялся политикой, примкнул к какой-то партии и совершенно серьезно планировал занять пост министра здравоохранения. Интересно, что при этом он никогда не рассказывал о своих военных подвигах, а ведь он участвовал почти во всех войнах Израиля, был несколько раз награжден, говорили даже, что он получил звание "Герой Израиля", и рассказать ему видимо было что. Когда-то он прошел специализацию по хирургии, но было это давно, и с тех пор занимался он вопросами, от практической медицины далекими. Тем не менее, каждый раз, когда в приемник поступал раненый в дорожной аварии, Алон вспоминал, что он тоже хирург, забегал в кабинет, начинал суетиться, давать указания врачам, медсестрам, мешая профессионалам нормально делать свою работу. Дежурные хирурги терпеть этого не могли. Один из них - наш парень, Илюша, однажды даже впрямую выгнал его из комнаты, заявив - "Или вы немедленно убираетесь отсюда и не мешаете работать, или уйду я и тогда занимайтесь раненым сами". Алон раненым заниматься не решился, ушел, потом устроил большой скандал, но поскольку все хирурги Илюшу поддержали, дело спустили на тормозах. При этом многие, кто были с ним знакомы, соглашались, что человек он был не плохой, человечный и как правило, готовый помочь. Он считал себя истинным сионистом, да, наверное, и был им, полагал, что приезд евреев из России - это благо для Израиля, и решил по мере возможности помочь нескольким врачам - репатриантам с работой, при этом обеспечив приемник дешевой рабочей силой. Каким-то образом Алон сумел договориться о финансировании этого проекта и начал набирать к себе врачей-олимов. Следует отдать должное организаторам проекта - не знаю, один ли Алон этим занимался или нет - перед началом работы в приемнике для всех врачей-олимов были организован курс переподготовки, состоящий их нескольких ротаций в разных отделениях, в каждом по 1-2 месяца. Это было отделение интенсивной терапии-реанимации, анестезиология, рентген, инфарктное отделение, хирургический приемник.После разговора с Алоном я был принят, и вместе с еще несколькими ребятами, мы начали проходить весь этот маршрут, учась всему помаленьку. Одновременно я продолжал дежурить в терапевтическом отделении. Все эти ротации были очень интересными. Особых обязанностей у нас не было, в основном мы смотрели, спрашивали, немного помогали врачам этих отделений в рутинных делах. Постепенно входили в курс дела, научались делать какие-то новые для себя манипуляции: интубации, постановку катетера в центральные вены, ушивание ран и пр. и пр. В общем, это было очень полезное для меня время. Одновременно Алон записал всех нас на курс усовершенствования по лечению неотложных состояний, который проводился для врачей раз в неделю при Тель-Авивском университете в течение 2 семестров, причем добился, чтобы обучение было для нас бесплатно. Таким образом, все это было хорошей школой, позволившей сократить разрыв между требованиями к врачу в России и в Израиле. Естественно, дома приходилось много читать, готовиться, делать всякие сообщения, доклады. Кроме медицины, такая учеба очень развивает язык, даже два - иврит и английский. Вся профессиональная литература - на английском, а говорят на работе, естественно, на иврите. На последнюю ротацию я снова попал в то же отделение терапии к доктору Пику - это был последний месяц перед началом работы в приемнике. Тут уже я себя чувствовал совсем по-другому, чем в предыдущий раз. С ивритом было уже нормально, я много дежурил в отделении и меня там хорошо знали, за это время удалось поднатаскаться в медицине, и на обходах заведующего я не пропускал ни одного случая продемонстрировать, какой я стал начитанный и грамотный. Естественно, не преминул я подойти к заведующему отделением, попроситься на специализацию по терапии. Также естественно он меня не взял - отговорился отсутствием мест, хотя и пообещал иметь в виду, в случае чего. Но острота проблемы была уже снята - меня ждало место в приемнике, без работы я уже не останусь. Наконец последний месяц в терапии завершен, и я вышел работать в приемный покой в качестве врача общего профиля.
Приемный "покой"
После окончания всех ротаций я, наконец, начал работать в терапевтическом приемнике больницы Асаф Ха Рофе. Приемник состоялиз терапевтического, детского отделений и хирургии с ортопедией. В терапевтическом подразделении было 18 коек. Все они расставлены рядом, изголовьями к стене, отделены друг от друга занавесками, скользящими по специальному рельсу под потолком. Эти занавескиможно сдвинуть в сторонуилизакрыть ими кровать со всех сторон так, что образуется маленькая отдельная кабинка. У изголовья каждой кровати в стену вделана система для подачи кислорода, воздухоотсос, лампа на длинной ножке, тут же на полочке стоит кардиомонитор. В середине зала расположен сестринский пост - длинный стол со стойкой как в баре, за которым и происходит вся административная работа. Сбоку от него стоит столик для врачей - те из них, которые уже осмотрели очередного больного, могут на минутку присесть и заполнить на него историю болезни, чтобы затем снова вскочить и продолжить работать дальше. За сутки поток больных мог составить 80-100 человек. За это время обычно случались одна-две реанимации, еще человека 3 проходили через лечение в шоковой комнате, человек 50 госпитализировались в отделения. Пожалуй, в любой крупной больнице приемное отделение - самое тяжелое. Постоянная суета санитаров с каталками, звук сирен подъезжающих амбулансов, потоки больных и их родственников в приемник и обратно, иногда шумскандалов, когда приемник переполнен и нервы и у врачей и у больныхна пределе. Работа в приемнике - дело очень неблагодарное. Система построена так, что невозможно пропустить весьпоток больных быстро - всегда тормозит лаборатория, рентген, консультации узких специалистов, поэтомуиногда больные ждут в коридоре, когда освободится кабинкадля осмотра, а после осмотра затем часами ожидают выписки, что сделать никак нельзя, пока не завершена вся диагностическая процедура. Раздражение выплескивается на врачей и медсестер, иногда доходит почти до рукоприкладства. Была на моей памяти пара случаев, когдаколлектив больницы даже объявлял забастовку после избиения дежурных врачей и медбратьев родственниками больных, недовольных обслуживанием в приемнике. Редкие минуты затишья сменяются такой закруткой, что только и думаешь про себя: "Скорее быкончился этот кошмар, дотянуть бы еще несколько часов до конца смены". Работа крайне тяжелаякак физически - вся смена на ногах, постоянные перебежки от одного больного к другому без остановки - так и психически - шум, суета, недовольство больных, постоянное напряжение, чтобы не сделать какую нибудь ошибку в диагнозе или лечении. Одновременно ты занимаешься 5-ю - 6-ю больными,- один только что поступил и нужно расспросить его, все записать в карточку и дать назначения, другому нужно брать анализы и ставить катетер для инфузии в вену, третий уже 2 часа ждет консультации невропатолога и постоянно хватает тебя за рукав с вопросом - "Когда же невропатолог, наконец, явится". Кому-то из пациентов нужно срочно снимать кардиограмму, кому то вводить лекарство - все это дело дежурных врачей. Одновременно (в приемнике все случается одновременно) какой-то из больных тяжелеет и сестра зовет тебя оказать ему помощь. К тебе постоянно подходят родственники твоих пациентови спрашивают, что с ними происходит, когда придут результаты взятых анализов. А ты не знаешь, когда они придут - от тебя это не зависит. Ускорить получение анализов из лаборатории невозможно, узкие специалисты сами разрываются на части между приемником и другими отделениями, сеньор приемного покоя занят с другими больными, и не сразу удается представить ему нового больного, или уже обследованного, чтобы он, наконец, принял решение о выписке. А не дай бог, случается какая нибудь катастрофа - и нужно все бросать и бежать в "шоковую" комнату кого нибудь реанимировать, аостальным больным на это наплевать - они-то хотят быстрее закончить мучительный процесс пребывания в этом аду и или уйти домой, или подняться в спокойное и тихое после приемника отделение. Когда ты измочаленный выходишь после реанимации, к тебе бросается истеричная дочка какого-нибудь старого маразматика и кричит, что она будет жаловаться, что ее папочка уже полчаса, тут страдает, а к нему еще никто из врачей не подошел. И она права - действительно не подошел - но его состояние уже было оценено медсестрами как стабильное и не требующее неотложной помощи, амы все это время не сидели и не пили кофе, а занимались более тяжелыми больными. Иногда трудно не сорваться и не наорать на эту бедную, не в чем не повинную, кроме отсутствия терпения, женщину, а она потом пишет жалобу и завертелось... Многие больные, более скромные и терпеливые, молча ждут и ты чувствуешь себя просто ужасно, не имея возможности быстро помочь им, и проскакивая под их укоризненными или просящими взглядами к тем, кто тяжелее или просто понахальнее. В общем, все правы и все не правы, у всех своя правда и свои причины для недовольства. Одновременно в приемнике работает 5-6 врачей, и у каждого есть своя функция. Обычно 2 старших врача-сеньора - принимают решение, что делать с больным после обследования - выписывать или класть. Остальные - молодые врачи, проходящие специализацию по терапии или гериатрии, а так же стажеры и врачи-олимы - делают техническую работу - принимают больных, дают первичные назначения, заполняют истории болезни, ну и конечно, выполняют все манипуляции типа взятия анализов или постановки венозных катетеров. Когда больной полностью обследован, анализы и консультации получены - нужно доложить его сеньору, и он уже решает, как поступить с этим пациентом. На определенном этапе - обычно после прохождения экзаменов первой ступени (через 2 года от начала специализации) молодые врачи получают от администрации "право подписи" - то есть право самостоятельно выписывать больных из приемника. Госпитализировать - это психологически легко, а вот выписать всегдатяжело - выпишешь, а вдруг он дома возьмет и помрет? Поэтому право подписи получают только те врачи, на которых больница может положиться, т. е. достаточно продвинутые в профессиональном плане. На иврите слово "право " - "зхут" звучит похоже на слово "схус" - " хрящ ". Поэтому молодые врачи часто шутят друг с другом - "Ну что, у тебя уже вырос хрящик подписи?" Т. е. получил ли ты право выписывать из приемника? Это с одной стороны почетно - зримый показатель твоего продвижения в профессиональном плане, а с другой стороны - ужасно напрягает. До этого ты делал только техническую работу, а бремя принятия решения брали на себя сеньоры - а тут вдруг ты должен решать сам. Раньше я полагал, что основная задача приемного отделения - это госпитализация пациентов, в таковой нуждающихся. Начав работать в этом заведении, я понял - основное его назначение - выписка приходящих туда больных. Для того чтобы можно было отправить больного домой - его в приемнике слегка лечат, делают разные анализы, вызывают к нему консультантов, но основная цель этой бурной деятельности - в конце концов, сказать ему: "С вами все в порядке, обращайтесь за продолжением лечения к семейному врачу". Тех пациентов, состояние которых выписать их не позволяет - нечего делать-приходится госпитализировать. Больных, которые в Свердловске в мою бытность врачом городской больницы заполняли терапевтические койки - тут и на порог отделения не пускают. Я помню, что там все больные с пневмониями госпитализировались - тут почти все лечатся амбулаторно. Там отделения были забиты язвенниками, холециститниками, астматиками - тут таких лечат в приемнике и отправляют домой. Госпитализируют только крайне тяжелые случаи, то есть только тех, кто без госпитализации может умереть или развить опасное для здоровья осложнение. Причем, в профессиональной среде врачи, которые с трудом принимают решение о выписке, весьма низко оцениваются, про таких говорят: "У него нет яиц, он всего боится". (На иврите это звучит менее грубо, чем по-русски) Но и идиоты, которые бесшабашно выписывают всех подряд, а потом оказывается, что выписали больного с инфарктом или менингитом - тоже долго не удерживаются. Поэтому, основная задача сеньора - выписать как можно больше - поскольку больница не резиновая - всех не положишь - но при этом не пропустить действительно опасные случаи. Это крайне трудная задача. Постоянная необходимость принимать решение, при условии что цена ошибки очень высока - выматывает донельзя. Я знаю сеньоров, которые после бессонного дежурства в приемнике дома не могут спать без успокаивающего, страдают отперебоев в сердце, чувствуют себя больными по несколько дней после дежурства. К счастью, мне-то не приходилось беспокоиться о выписке - права подписи я не получил, поскольку еще даже речи не стояло о том, что я когда нибудь смогу начать специализацию. Моя функция была чисто техническая. Принять больного, дать назначения, провести обследование и получить указания от сеньора, что делать дальше. Я работал обычно посменно днем или вечером, а так же делал ночные дежурства. Оплата моя состояла из 1/6 части ставки + некоторая доплатаиз фонда главного врача. После той стипендии, которую я получал раньше от министерства адсорбции, я был и этому рад, тем более что с дежурствами сумма выходила более - менее сносная. Шестая часть ставки - это минимально возможная часть, под которую можно оформить на врача профессиональную страховку. Она необходима в случае врачебных ошибок - если больной подаст в суд, то защита врача и оплата ущерба происходит за счет этой страховки. Ни один врач в больнице не имеет правабез нее работать с пациентами. Кстати, именно по этой причине мало кто из заведующих берет на работу врачей - олимов волонтерами - у них нет страховки. Интересные особенности у пациентов в Израиле. Евреи есть евреи - очень любят лечиться. Причем исторически сложилось так, что поликлиническая службавсегда была слабее больничной по уровню, поэтому при малейшей проблеме со здоровьем многие больные, не доверяя поликлинике, требуют от своего врача направление в приемный покой на обследование, или сами отправляются туда без всякого направления. Это приводит к тому, что среди поступающих в приемный покой пациентов довольно большой процент составляют чисто амбулаторные случаи, с которыми можно вполне справиться вне больницы, а в приемнике им делать просто нечего. Кроме того, у многих пациентов в Израиле совершенно отсутствует уважение к статусу врача - докторов часто воспринимают как представителей сферы обслуживания. Особенно раздражает, когда часа в 3 ночи тебя будят для осмотра какого нибудь 18-летнего юнца, жалующегося, что уже 2 месяца он периодически страдает от покраснения левого уха или от зуда в мизинце правой ноги, и вот только сейчас он нашел время обратиться к врачу. Хочется его за это самое ухо вывести из приемника и пинком под зад отправить в поликлинику, куда он и должен был обратиться с такой ерундой. В то время какна дежурстве к тебе поступают действительно тяжелые больные, которые могут погибнуть, если не получат от тебя помощи - подобные случаи воспринимаются просто как издевательство, итаких пациентов стараются выписатькак можно скорее. При этом сам этот соискатель медицинской помощи считает в порядке вещей обращаться в приемник с любым пустяком и в часы, удобные ему. Есть хороший анекдот, который я всегда в таких случаях вспоминаю:Больной приходит к урологу с жалобами на боли в мошонке. Врач внимательно его расспрашивает, затем обследует, мнет во всех необходимых для осмотра местах, и говорит, что все в порядке, никакой болезни нет. Пациент благодарит и уходит. На пороге поликлиники он сталкивается с приятелем, который спрашивает - Хаим, что ты здесь делаешь? Ты что, заболел?- Да нет, простоу меня было свободных полчаса - вот и зашел к врачу яйца почесать!И таких любителей почесаться, к сожалению, полно. Другой сорт пациентов, которых так же сильно не любят дежурные врачи - это люди, страдающие психосоматическими расстройствами, неврозами, депрессиями, приступами паники. Они обычно попадают в приемник регулярно, по несколько раз в месяц, обычно с бригадой скорой помощи, въезжают на каталке с маской страдания на лице, в возбуждении и страхе. При этом они жалуются на боли в сердце, одышку, сердцебиение, тогда как никаких объективных симптомов болезни у них нет. Их уже знают в лицо все дежуранты, считают просто симулянтами и стараются быстро от них отделаться - дать укол успокаивающего и скорее выписать. При этом они отнюдь не симулянты - их страданиене менее реально, чем у больных с инфарктами. Они действительно ощущают боль и страх смерти, они тратят огромные деньги на постоянные вызова скорой помощи и оплату лечения в приемнике - но не в состоянии сами справиться со своими приступами. Им необходимо ощущение безопасности, которое они получают только в приемнике, рядом с врачом. Иногда они даже осознают, что их болезнь имеет не органическую, а психическую природу, но от такого осознания их переживания легче не становятся. Их болезнь связана с психической сферой, и лечение у психиатра или психолога во многих случаях разрешает эту проблему. Но можно понять и дежурного врача - он видит одного и того же пациента почти на каждом дежурстве, каждый раз прибывающего на амбулансе с большим драматизмом, привлекающего к себе внимание громкими жалобами и стонами, но без какихбы то объективных симптомов, с прекрасной кардиограммой и анализами. Часто он прибывает ночью, лишая дежурного врача возможности поспать отпущенные ему 2-3 часа, только для того чтобы получить успокаивающий укол, и вскоре покинуть приемник. Волей неволей начинаешь относиться к нему как к симулянту. Могу сказать из личного опыта, что если в начале дежурства жалеешь больных и сочувствуешь им, то ксередине смены из-за напряжения, и усталости, хамства некоторых пациентов и недосыпа, встречаешь каждого нового больного с чувством, близким к неприязни, заранее считая его симулянтом, по пустякам морочащего тебе голову. Коллектив приемника состоит из постоянных медсестер и медбратьев, дежурящих посменно по