Авалон (наброски)

Не смею злоупотреблять вашим вниманием, но вот новое мое творение. И даже скорее не творение, а только наброски к оному. Если не затруднит Вас, то прочитайте и оставьте свои комменты. (Это почти фэнтази и еще немного всяко-разного) :)«Здравствуй, моя милая Марго!
Вот я улучила минутку и пишу тебе письмо. Так дивно и так странно, что я могу обращаться к тебе тебя саму не видя, но ощущая тебя всеми частичками моей души.. Образ твой со мною постоянно. И я благодарю Бога, что когда-то он свел нас с тобой и предоставил мне возможность вкусить радости дружбы с тобой.
С нетерпением я жду следующей нашей встречи и вспоминаю мгновения, яркими кадрами оставшиеся в моей памяти после твоего августовского приезда.
Все ли у тебя хорошо, моя милая? Не омрачают ли твоего чела повседневные заботы? Здоровы ли дети, и балует ли тебя вниманием муж?
Нет-нет, не спеши мне отвечать. Оглядись прежде вокруг. Посмотри моим взглядом. Быть может, откроются частички света в мутной доселе воде, и вспомнятся те минуты счастия, что соединили нас в безмятежной нашей юности. А впрочем, думаю, и не нужно тебе этого всего. Ведь и так у тебя все хорошо и спокойно. Кто уж, как не ты, заслужил счастия? И разве будешь ты со мной об этом спорить?
У меня все благополучно..
Третьего дня за Москвой полыхали пожары. Дым заполнил собою весь город. Так было трудно дышать, что детей не выводили гулять на улицу. Врачи сбились с ног, и даже были случаи тяжелого отравления газами. Твоя Зана переживала эту напасть стоически- веришь ли, так и не вышла из своего убежища, а только в окно наблюдала смог, окутавший город.
Теперь однако, кажется, все разрешилось. Вчера ввечеру случился изрядный дождь. Деревья так шумели за моим окном, что я долго не могла уснуть. Ближе к ночи разразилось какое-то ненастье для поздних прохожих, и даже Оленька осталась ночевать в гостях. Так что я нашла возможность побыть немного в одиночестве.
Но суть не в этом. Сегодня утром, душа моя, я обнаружила, что погода изменилась совершенно. Дождь-злодей принес небывалый холод. Небо затянуло свинцовыми тучами, и без теплого свитера нельзя оказаться на улице. Особенно заметен диссонанс между днем вчерашним и сегодняшним мне показался в торговых рядах. Груды так любимых мною помидоров, дешевый виноград и сохраняющие еще тепло южного солнца персики. А вокруг эта ледяная жуть!
Я знаю, у вас сейчас там бабье лето. И это прекрасно. В своих мечтах я часто представляю твой дом, нашу теплую компанию и густую летнюю ночь, когда так хорошо пить вино на открытой террасе. Боже мой, как одиноко и холодно мне порой бывает в этом большом и страшном городе.
Прости меня.
Право слово, прости. Я вовсе не хотела нарушить твоего спокойствия. И как-то сами собой вырвались эти проклятые слова. Я вижу твой вопросительный взгляд. Мы так давно с тобой знакомы. Я читаю тебя, как открытую книгу. Ты обеспокоена и хочешь знать, что же се-таки такого со мной случилось.
Что ж, изволь. Я не буду вилять и лукавить. Я скажу тебе правду. Сегодня днем я порвала все отношения с Жаном.. Да, да, ты не ослышалась.
Мне очень жаль, и сама бы я была рада совершенно иным событиям. И слова мои похожи на гром посреди ясного неба. Но я пишу тебе, и ты- первый человек, кто примет эту новость из моих рук. Что мне делать? Такая уж я особа- всегда прибегаю к твоей помощи в моменты душевной слабости. Ты- самый строгий мой судья. И самый милосердный. Так будь добра, выслушай меня и прими такой, какая я есть, моя милая, добрая Марго.»

Жан застрял в пробке. Это было отвратительно и внепланово. Никогда раньше в этом месте и в это время пробок не было. Он нервно барабанил пальцами по рулю. Положение дел казалось безнадежным. Светофор впереди даже не показался еще.Сбоку пыхтел огромный КАМАЗ, и запах хорошего автомобильного дезодоранта не перекрывал выхлопы соседних машин. Впрочем, возможно, это было чем-то психологическим. Будучи отделенным плодами цивилизаци от ее окраин, он не различал в себе явно презрения, но в моменты такие, как этот, чувствовал некторую брезгливость по отношению к стареньким «москвичам», мятым «бэхам», вонючим грузовиам с заляпанными боками и неповоротливым автобусам. Жан взглянул в зеркальце. Выглядел он безупречно. Этот факт, а также этнические напевы не слишком модной группы немного успокаивали.
Какой все-таки в сущности тяжелый выдался день. Его энергитическое эго было растревожено. Жан вспомнил утренний конфликт с компаньоном, и глаза его снова засверкали. Удивительно, как он решился вести бизнес с этим человеком. Их разница становилась все более заметной. Тяжелый и перегруженный сухой аналитичностью он, кажется, не чувствовал, что ситуация уходит в совершенно другом направлении. Жан тянул возжи и пытался свернуть туда, где находилась деловая активность. Его партнер напротив – старался прорубить дорогу в нехоженных местах. Жан был сердцем компании. Он с легкостью заводил знакомства, налаживал контакты, и в сущности его было можно назвать светским человеком. Короче, Тарасовские постулаты, высосанные якобы из китайской философии, о «пустом» и «твердом» были не для него. Потому что «пустота» ассоциировалась для него с синим прозрачным воздухом, а «твердое» напротив – с опасным камнепадом.
Наконец машины впереди попытались протронуться. Кто-то на «Мерсе» с визжащей сиреной пробивал себе путь по встречной. Дождь, моросивший с утра,оставил грязные лужи. И он, продвигаясь со всеми вперед, объехал одну из колдобин с грязной жижей. Впрочем облегчение оказалось недолгим – колона машин снова остановилась. Жан положил руки на руль, его взгляд остановился на владелице соседнего «Пижо». Молодая женщина приветливо улыбалась. Жан вежливо улыбнулся в ответ. Хотя что-то внутри заставило его отвернуться. Он вспомнил о Зане. «Интересно,- подумал он.-Похоже, что все женщины одинаковы. Сначала эти улыбки, прекрасный секс, радость узнавания. А потом? Что потом? Непонятные капризы, перепады настроения, этот отвратительный вещизм с желанием узаконить или хотя бы связать обязательствами то, то неподвластно чернилам и обещаниям». Он нахмурил брови. Ситуация заходила в тупик. Ощущение неудовлетворенности заставляло его сомневаться. В чем? Просто в своевременности.
Он вспомнил вчерашнюю книжку. Какой все-таки молодец этот Минигетти. Так тонко подметить смысл и закономерности происходящего. И ведь надо было попасться этой книжке ему на глаза на пыльной полке огромного магазина, где в своем мягком переплете она валялась давно, и никто не покусился на знания похоже, что культового писателя. Надо бы собрать побольше информации об авторе. На таких вещах должны рождаться школы и учения. Жан подумал вдруг, что, следуя Минигетти, ему имеет смысл быть еще строже к себе и проще относиться к окружающим. Ведь Центр- все-таки он. С него спрос, в нем, а не в ком-то другом проявляется время от времени эта прохладная экзистенциональная пустота. И никто не может ему помочь, кроме его самого.
Но его рассуждения внезапно прервались. Транспортный поток снова сдвинулся с места, и машины поехали теперь уже не останавливаясь. За окном промелькнула причина столь длинной дорожной пробки: молодой паренек, бледный еще от недавно произошедшего, смотрел глазами, полными отчаянья, на разбитую машину. Широко раскрывая рот, жестикулируя руками, солидный мужик что-то ему доказывал, показывая пальцами на свою машину. «Это не со мной», - подумал всегда вежливый Жан и проехал мимо.
Транспортный поток стал полегче. Жан притопил педаль газа, машина приятно ушла вперед. Он ехал за город. Нужно было привести в порядок чувства и мысли. Больше всего подходило для этого одиночество, а не шумная компания.
Проехав знакомый поворот, он остановился. Высокий холм, поросший редкой травой, нес на себе дорогу. Наверно, только этим он выделялся среди других холмов. Унылая местность. Жан вышел из машины и сделал несколько шагов по направлению к краю. Свинцовый ветер пронизывал все его существо, но Жан не замечал его. Что-то странное всегда происходило с ним здесь. Полы его пальто развевались на ветру. Кашемир бился в ладонях ветра словно призрачный черный плащ, а стального цвета шарф с фирменной этикеткой производителя, изображающе серебрянную розу, пытался удержать его от безрассудства, охватившего Жана в этот момент.
Он сделал еще несколько шагов в сторону края...

«Мдааа....», - была первая реакция Марго. Она аккуратно сложила бумагу, согнув ее дважды. Письма от Заны неизменно радовали. Положив листок под принтер, она взяла сигарету, одела старые шлепки мужа и вышла во двор.
Погода, как и предполагала подруга, стояла отличная. Мягкое сентябрьское тепло пряным маревом разлилось в воздухе. Ленивые жуки собирали последнюю пыльцу с запоздалых осенних цветов. Было так приятно раскурить душистую сигарету, сидя на лавочке напротив старой абрикосы, корявыми ветвями уходившей в небо.
«Мдааа....», - повторила Марго. Она прищурилась, выпустив струю дыма и поправив очки. Их история знакомства с Заной уходила в тысяче затертый год. Зана сама нашла ее. Это было удивительно тогда и ничего особенного не предвещало. Ее, бутылку водки и закуску привез к ней их общий знакомый. Она вошла в квартиру в легком коротком платьице, в бахилах на высоких каблуках, перетягивающих тонкими кожанными полосками узкие икры, принеся с собой рссуждения о Максе Вебере, о жизни на Марсе и веру в настоящую любовь. Зана ничего не спрашивала у Марго о ее желаниях. Так просто прийдя в ее жизнь, она и только решила задержаться в ней надолго.
Марго сделала еще пару глубоких затяжек. Снова поправила очки и наконец улыбнулсь. «Удивительно. Сколько лет я ее знаю, но она все еще обводит меня вокруг пальца». Это было довольно странное замечание, согласитесь.
Но нет, где-то в глубине души Марго сопереживала подруге, сочувствовала ей, по-бабски готова была охать и ахать и , быть может, всплакнуть по случаю. Но четкий, аналитичный ум смеялся над всем этим. Зана искала. Это было понятно и очевидно. Стоило немного напрячься (так, как напрягаешься, когда хочешь рассмотреть трехмерную картинку) и все становилось на свои места. Она методично отсматривала людей, меняла ситуации, меняла себя, но все время была в поиске. Марго одно время пыталась вмешиваться, совершенно искренне беспокоясь о ее простом человеческом счастьи. Но шли годы, и Марго посещала уже другая мысль, свойственная людям зрелым, но не старым еще. Уж слишком все иногда казалось логичным. Слишком понятным с высоты ее возраста.
Хотя черт его знает! Моментами Марго казалось, что безумие охватывает ее мозг. На смену житейской мудрости в такие минуты приходили ей образы и картины. Откуда они взялись предположить было сложно. Возможно, из глубоких ночных снов или из моментов утренних пробуждений, из ее босяцкой юности или межстрочного книжного пространства. А может быть, а быть может...
«Нет», - останавливала себя Марго.- «Нельзя же быть фантазеркой в таком возрасте, нельзя слепо верить в сказки и россказни...»
И все же время от времени в голове ее всплывали странные фразы, не имеющие начала и конца, но заворяживающие и пугающие. Она повторяла их, глядя в синее небо, напрягая волну энергии вокруг солнечного сплетения, но ничего не происходило. Однако слова не забывались и, словно отложенный спрос, только и делали, что ждали своего часа.
Итак.
Итак, «...сначала был Он. Он был всегда и Он был всем в своем мире. Но потом ему стало скучно. Он долго думал и решил призвать остальных. Когда они пришли, он уже устал от ожидания. Их было несколько, и когда они собрались вместе, они начали петь, и из их пения родилось...»
Дальше эта странная легенда обрывалась, и, сколь не силилась Марго, увидеть какие-либо другие слова, подходящие и продолжающие начатое, она не могла.

Макс продолжал вертеться перед зеркалом. Он рассматривал себя уже минут двадцать. Сомнений практически не осталось. Мягкий ежик волос, золотящийся в лучах выглянувшего перед закатом солнца, зеленые глаза и характерные заостренные кончики ушей. Все совпадало до мельчайших подробностей. И что окончательно обескураживало, картинка в книжке была полной копией его, Макса, физиономии. Макс был полуэльфом.
В общем-то его родители являлись довольно обыкновенными Людьми. И не смотря на то, что в книжке уверяли, что полуэльфы никогда не рождаются из поколения в поколение, и что ген их блуждает по генеологическим ветвям, Максу все равно было не по себе. Книжка давала довольно смутное представление о судьбе полуэльфов, изобиловала странными намеками и не говорила ничего конкретного. Впрочем Макс не очень-то доверял художественым произведениям. Его недавнее увлечение книгами и гуманитарными науками вообще компенсировало солидное, даже можно сказать фундаментальное математическое образование.
Хотя... С некоторых пор Макс стал сомневаться в истинности окружающего его мира. Нет, Макс не хотел опровергнуть все существующее. Он даже не покушался на какой-либо из его столпов, не думал и не помышлял о чем-либо подобном. Просто иногда ему стало казаться, что, если повернуться слишком быстро, то мир не успеет обозначитсья и прорисоваться у него за спиной, и в пространстве образуется опасная пустота. А это было плохо. И даже, возможно, плохо не только для него одного, что не так уж и важно, а для кого-то еще, более слабого и беззащитного, чем он. А этого допустить он не мог. Хотя и что делать в таких случаях, он тоже не знал.
Макс отвернулся от зеркала и пожал плечами. Мысли, похожие на эту, стали приходить к нему недавно. Во всем этом он явно усматривал какой-то умысел. Но какой?- Ответить было сложно. Он пытался искать ответ на свой вопрос. Но всюду, сколько хватало его сил, он встречал одну лишь мишуру. Фальш, скрытая в словах неумелых писателей, серой щетиной торчала между строк. Однажды, правда, ему подкинули друзья странную книгу. И учение некоего дона Карлоса прояснило определеные моменты, но не дало ответов на самые важные вопросы, не утолило его голод, а только усилило желание понять.
Вообще жажда к познанию мира была, видимо, основной чертой характера Макса. Родители не научили его молиться богу денег. Да, это было и неприлично в том месте, где они жили. Сколько он себя помнил, отец и мать вечно что-то изобретали. Их дом напоминал лабораторию какого-нибудь НИИ средней руки. И до сих пор не имея понятия о том, что такое «Монополия», Макс часами мог рассказывать об истории доказательства великой теоремы Ферма.
Хотя что в этом особенного? Это был его мир. Только его. В нем было свои ценности. Свое добро и зло, «хорошо» и «плохо». И будучи уверенным в том, что он – типичный логик в разрезе соционического учения, Макс довольно часто перепроверял общественную значимость и адекватность своих шагов в большом общем мире, боясь заплутать или, не дай Бог, сделать кому-нибудь больно своими неповоротливыми шажками.
Устав рассуждать таким образом, Макс подошел к окну и отдернул штору. Зеленый океан колыхался в своих пределах. Впрочем не был он могучим и однородным таким, каким бывает лес в мае или июне. Желто-алые кленовые костры рваными пятнами украшали его поверхность. Порывы ветра срывали слабые листы. И вся природа говорила о том, что близка уже пора увядания. Но Макса трудно было этим удивить. Лес жил своей жизнью. Видимые признаки увядания были ничем иным как ширмой. Лес жил всегда. Макс был в этом уверен. Он находил в нем признаки существования даже тогда, когда казалось, что вокруг только мертвые неживые формы. У леса была своя тайна. И из-за этого Макс любил лес.
Он вздохнул глубоко, отпустил штору и опять подошел к зеркалу. В нем снова отразилось его лицо. Золотистость волос померкла, глаза выглядели чуть грустными, но кончики ушей по-прежнему точали в разные стороны. Злосчастная книжка темнела рядом иллюстрациями из жизни полуэльфов.
«Эх, - смиренно заметил Макс. – Возможно, когда-нибудь это будет самый занимательный рассказ. Но пока остается совершенно не ясно, что же с этим делать...»
Макс захлопнул книгу и отошел от зеркала. Думы о смысле полуэльфовской жизни не оставляли его. И учитывая, что думанье о смысле само по себе занятие не из легких, Максу было сейчас тяжело.

Гораздо проще в этом плане все случилось для Мони. Моня просто не умела думать. Ну, да. То есть не умела делать это в общепринятом смысле слова. У Мони не было мыслей никогда. Просто потому, что для нее не было слов и не сущестовало букв. В ее голове жили одни только образы. Когда-то давно к каждому понятию она приделала отдельную картинку. Действие передавалось группой простых картинок, событие - сложной конструкцией. Было несколько правил. Самое важное из них гласило: нельзя не додумав одну мысль перескакивать к другим. В сущности, это напоминало письмо иероглифами. Необычно, но возможно.
Также витеивато складывались ее отношения с людьми. Не умея говорить и мыслить по-нормальному, она была недоступна в общении. Она знала об этом и не сильно расстраивалась. В этом ничего не уместилось бы от снобизма. Просто каждый жил своей жизнью, и Моня не желала никакого вмешательства в свою.
Ее родители как-то давно поняли, что ребенок у них получился не совсем правильный. Поплакали по ночам в свое время, но большим своим родительским сердцем полюбили Моню вместе с ее индивидуальностью. Впрочем кому был какой-нибудь вред от этого человеческого существа? Соседи жалели девочку. Часто дарили ей леденцы, а она от души благодарила их по-своему, восхищаясь их человеческой наивности и удивляясь несовершенству, и тупой вариантности окружающего ее людского муравейника. Моня сторонилась слегка людей, но очень любила животных. Животные тоже не умели говорить, не стремились наворотить больших акций по вспомоществованию, а жили простой разумной жизнью. Также легко и весело ей было среди растений. Она могла подолгу общаться с каким-нибудь чертополохом и рябиной, а прохожие только качали головой, если видели застывшую девочку посреди дороги, стоящую неподвижно с блаженной улыбкой в уголках глаз. Моню это волновало мало. Какое ей было дело до других людей, если все равно она уже не участвовала в круговороте их жизни, если давно уже ее вычеркнули из маленьких веселых детских стаек и за нее решили весь ход е дальнейшей жизни?! Но Моня не была в обиде на них.
Моня просто сидела на берегу ручья и шевелила палочкой жука в воде. Жук барахтался и просил ее о помощи. Моня, высунув кончик языка, старательно продвигала его палочкой к берегу. После того, как жук был все-таки спасен, ее внимание привлекло большое зеленое бутылочное стекло, лежащее на дне. Моня нагнулась ближе к воде и достала из прохладного ила сокровище. Бутылку похоже разбили очень давно. От давности острые края притупились, речной песок сделал стекляшку мутной и похожей скорее на какой-то волшебный камушек, чем на осколок. Моня подержала немного находку на ладони, повертела ее туда-сюда и положила на огромный валун рядом. Она нагнула чуть на бок голову и сконцентрировалась. Камушек недовольно вздрогнул, и в воздухе запахло озоном. Необычное ощущение понравилось Моне. Она чуть напряглась, и стекляшка вздрогнула сильнее. В этот момент где-то далеко раздался грохот. И Макс выронил книжку. Моня, почувствовав необыкновенный прилив энергии, дернула камень сильнее, и во всех мыслимых мирах раздался ужасающий по силе грохот.
Марго от неожиданности вздрогнула. Острое ощущение чего-то знакомого и так давно забытого появилось вдруг где-то под ложечкой. Она не поверила себе, но грохот, заставивиший застыть ее столбом посреди двора, все усиливался. И Марго поняла, что то, чего она так долго ждала и в чем так искренно сомневалась, кажется, свершилось. Семья снова была в сборе, и ее ждали большие перемены где-то там за следующим поворотом Судьбы...