Об одноразовости

Человек человеку одноразов. Мы словно батончики, покрытые толстым-толстым слоем шоколада, накидываемся друг на друга аки голодные эфиопы, слои тощают и открывают начинку; то - наше животное, что и самих-то часто пугает, не говоря уж о людях со стороны. То самое, что, называя человека хорошим, мы забываем и считаем ему, то есть, хорошему человеку, не свойственным. Человек человеку одноразов, ибо, единожды прогрызя слой шоколада и увидев неприкрытую начинку, мы уже не сможем подойти к тому же человеку пусть и с другой стороны, где слой нетронут – ведь львиную доли сладости шоколаду придавала таинственность начинки: мы с трудом могли предположить, что там внутри, ведь пока слой не кончился, все так сладко, так упоительно… Пока мы молоды и конца внутренним резервам не видно, мы бежим от одного, уже разведанного батончика, к другому, с которым история повторяется, но иллюзии относительно начинки делают свое дело – нам вновь интересно, и мы упиваемся новыми ощущениями, пока не прогрызем и этот слой. Становясь старше и, по-довлатовски глядя на свежекупленные ботинки, мы начинаем понимать, что смена партнера – не более, чем лотерея, в которой стоимость билета завышена текущей (читай: пожизненной) коньюнктурой, вероятность выигрыша незначительна, налоговое законодательство нестабильно (а с выигрыша – налоги платить!), и чаще всего единственной компенсацией оказывается некий бонус, с трудом покрывающий половину стоимости билета… Становясь старше, мы учимся благоразумно слепнуть, отказывая себе в возможности видеть начинку и, насильственно, но тщетно делая вид, что все внове, грызть слой с нетронутой стороны – и начинка вроде не видна.
Посему всякий раз выбирая себе очередного идола, мы потихоньку начинаем отдавать себе отчет, что надо заодно еще и ответить на вопрос «для чего?», чтобы, осознавая, что заоблачных высот так и не достиг, утешать себя верностью расчета.
Страшная глупость – выбирать себе супруга в упоении от сладости слоя: слой слишком быстро кончится, и если мы не готовы благоразумно закрыть глаза – а мы поначалу никогда к этому не готовы – ужас пожинаемого надолго отучает очаровываться. То, что мы выживаем, скорее наша беда, чем победа. Счастливы ли те, кто выбирает супругов, руководствуясь чувством братской любви, трудно сказать – таких не так много, чтобы вести статистику, да и разве они скажут? – тем не менее, отказавшись от запредельного упоения (разве на то не существуют другие, с радостью готовые предоставить свой слой на съедение?) слой расходуется с завидной бережливостью, и порой начинка открывается уже тогда, когда мудрость уже делает свое дело – глаза прикрыты, жизнь сладка, спасибо сахарину.
«Девушки, которых мы любим, редко справляются с нашими потребностями». Оно и понятно: к девушкам, которых мы любим, мы выходим с еще большей осмотрительностью, чем выходим к детям – наш опыт, наш авторитет – наша легенда, которой мы питаем первые очарования; то, из чего соткано наше обаяние, наша пока незыблемая мужественность – разве она не должна поражать? Разве ей не суждено сотворить из нас образ виртуоза, непостижимым образом воздействующего на невинные души и настраивающего эти души исключительно на нашу волну? – и в то же время, удостоверившись в том, что виртуозность работает, мы понимаем, что оценка невинных душ несостоятельна – требуется мнение эксперта, и вот эксперт найден (невинная душа так и пребывает в неведении), оценка получена. И тут мы понимаем, что, сколь высока ни будь оценка, все равно эксперт видит нас насквозь, и очевидно, наша виртуозность – не более, чем фикция. Засим невинная душа выбирается в качестве супруги, эксперт – в качестве партнера для временных, но энергоемких игрищ. Совместить невинную душу и эксперта в одном лице – утопия, да и к чему? Игрища изящны и красивы, воздействие на невинную душу превращается в не менее энергоемкую рутину, жизнь раздваивается, мы устаем и стареем, невинные души устают и стареют, эксперты востребованы всегда, и что у них в душе – потемки: только теперь мы осознаем, что игрища были, по сути, игрищами с нами, и мы, по сути, оставались невинными душами, которых по-своему охмурили. Охмурили, потому что мы этого искали.
У каждого мужчины есть свой секрет, в котором он редко признается себе и практически никогда – окружающим. Мужчину мужчиной делают женщины – те, которые хотя бы первое время хотят видеть в мужчине мужчину, и только потом – человека со своим несостоятельным воззрением, комплексом проблем и проблемой комплексов. Нет благодарней почвы, чем ухаживающий мужчина, если заронить в него зерно мужественности – бамбук мог бы позавидовать скорости и плодотворности ростков, лишь бы было кому заронить это зерно. Тем не менее, первое время ростки требуют едва ли не оранжерейной заботы, ибо убить их проще простого, и та же женщина, прозревая раньше времени, единственным словом наносит непоправимый урон росткам. Выросшие мужчины – не более, чем результат женских стараний: осознанных – если забывая о себе, снаряжала в дорогу, накачивала победным фаршем; неосознанных – если в нужный момент просто пялилась в зеркало и на рожон не лезла, и, наконец – не пойми каких, когда, повинуясь неизвестным силам, в нужный момент отступает глупость, и этот вечный стыд рассеивается, туман аки. Вокруг все цокают языками, с уважением и легкой завистью кивают, даже не представляя, какую херню может нести, едва проснувшись, это утонченное создание. Иначе говоря, слава богу, что судьба е@ет без особого пристрастия.

(это кусочек из моего романа, в данном случае претендующий на самостоятельное эссе)