Сладкая девочка

sveta writes: Рассказ одного интересного автора господина Мамаладзе. С удовольствием послушаю ваше мнение. Она родилась в жарких краях. Девочки в жарких краях созревают быстро: она и сама заметить не успела, как грудь и бёдра её налились сочной упругостью, а кожа сделалась упоительно - глянцевой. Она была очень красива, но врождённая скромность не позволяла ей открыто упиваться своим совершенством. Лишь иногда, ночами, лёжа под чёрным южным небом и глядя на загадочное мерцание далёких звёзд, она думала о своей красоте и мечтала о будущем. Она была уверена, что впереди её ждёт нечто прекрасное. Сонная тишина и ласковое дуновение тёплого ветра из степей грели в такие моменты душу девочки, наполняя её сладостным предвкушением светлой, радостной жизни.

В такие минуты она забывала обо всём плохом, даже о своём сиротстве. Она не знала своих родителей. Спросить у растившего её деда - стеснялась, а сам он ей ничего об отце с матерью не рассказывал: дед был молчалив и угрюм. Так и жила она в неведении…

Возможно, перепади на долю её чуть больше людской теплоты и участия, не попала бы она в беду. Однажды, дед узнал, что человек по имени Гурген собирает таких же, как наша героиня, нежных, трепетных девочек, чтобы отвезти их на Север, в Москву. Туда, где у людей водились ещё деньги, туда, где можно было выгодно торговать их телами. Лицо Гургена не понравилось девочке: грубо вылепленное, без единого проблеска чувств лицо с мрачными, потухшими глазами. Гурген больно прихватил её за бедро. «Хороша», - осклабился он зубами фальшивого золота, - «попа широкий, - сладкий девочка». Она вспыхнула, ибо впервые о ней говорили скабрезно и унизительно, говорили, как о товаре. Девочка хотела вырваться из цепких рук Гургена, но не смогла. Было поздно: тот сунул деду несколько мятых, потных кредиток и увлёк её за собой. Дорогой Гурген несколько раз сильно прижимал её к себе. «Сладкий мой», - всё повторял он. Девочка подавлено молчала, боясь пошевелиться: не жива, не мертва. Левым боком она отчётливо ощущала жёсткое, угловатое тело пистолета, спрятанного во внутреннем кармане куртки страшного попутчика.

Дорога оказалась долгой и изнурительной. Девочка и её подруги по несчастью тряслись в тесном салоне нещадно скрипевшего, разбитого микроавтобуса, готового развалиться на каждом ухабе. С каждым днём становилось всё холоднее, и несчастные путешественницы теснее жались друг к другу, чтобы хоть как-нибудь согреться. На исходе пятых суток пути они въехали в Москву. Девочку поразило скопление мрачных громад: таких больших и мрачных домов она никогда не видела.

Гурген запер невольниц в подвале, где не было даже кроватей, а всё освещение составляло крошечное оконце под самым потолком, в которое был виден лишь кусочек колючего октябрьского неба. Подвал был очень грязным: пахло гнилью, и ещё, там были крысы. Девочка с ужасом смотрела, как они шныряли от стены к стене. Ночью пошёл первый снег: девочка увидела его впервые. Она не спала, - зачарованно смотрела на сыпавшиеся сверху белые комочки, смотрела до тех пор, пока собравшийся на тротуаре небольшой сугроб не закрыл маленькое окно. И тогда девочка заплакала, заплакала тихо, чтобы никого не разбудить, заплакала, потому что впервые в жизни она смотрела на небо, а на душе не делалось легче, заплакала оттого, что надежда на что-то светлое и радостное ушла навсегда.

Утром скрипнула железная дверь: Гурген привёл первого покупателя. «Ну», - он широким хозяйским жестом указал на перепуганных со сна девочек, - «один лучше другой, выбирай, какой болше нравится». Покупатель, а это был высокий сухой старик в подбитом огнёвкой длинном лайковом плаще, медленно подошёл к тоскливо жавшимся в дальний, самый тёмный, угол подвала невольницам. Он внимательно посмотрел на каждую и ткнул указательным пальцем, на котором отсутствовала одна фаланга, в нашу героиню.

- «Ай, молодец», - засуетился Гурген, вытягивая оцепеневшую от ужаса девочку из толпы горестно молчавших подруг, - «самый красивый, самый сладкий выбрал».

- «Слатенькая девочка», - будто вторя Гургену, просипел старик (у него был очень неприятный, дребезжащий, словно механический, голос), и его холодно - безучастные, как у жабы, глаза на мгновение вспыхнули хищным жаром.

«Слатенькая девочка», - эти слова старик ещё несколько раз повторил, когда они ехали в такси. Она тряслась рядом с ним на заднем сидении, а он всё норовил её обнять, придвигался ближе и ближе, обдавая табачным смрадом дыхания. Девочке уже не было страшно. Она отрешённо смотрела в окно автомобиля на мокрые, грязные улицы, суетливых, злых людей и думала о том, что все её радостные чаяния умерли вместе с ночным снегом. И ей уже было всё равно…

Она не испугалась, когда в задрапированной во что-то холодное и тяжёлое квартире, куда они приехали, она увидела ещё двоих: крепко пьяных, осоловевших мужиков с такими же безучастными, как и у старика, жабьими глазами. Она не испугалась даже в ту минуту, когда один из них, заросший жёсткой густой щетиной со стальным отливом, грубо швырнул её на широкий дубовый стол и занёс над ней синюшное жало стилета, с выгравированным ощерившимся волком. Она лишь тихо и коротко вскрикнула, когда сталь лезвия пробила её упоительно - глянцевую кожу и двинулось дальше терзать кровавую плоть. Ей уже не было страшно, ей было уже всё равно.

Так умерла слатенькая девочка. Злые люди её зарезали. Зарезали и даже имени не спросили. Да и спрашивать было нечего: не бывает у арбузов имён.

Прислано: Света